Рига 1987 — нацисты, металлисты, свастика на фасадах домов и прочая чушь

Третье десятилетие XXI века выдалось непростым. Сперва эта ужасная пандемия, которую, оказывается можно отменить росчерком пера, и о которой все уже почти забыли, а два года видели в этом маскараде смысл. Потом — сами знаете, что. И это тоже люди восприняли за чистую монету, и поверили всем спускаемым на них информационным посылам, будто их первый раз обманывают.

Увы, природа человечества такова, что по одному они мыслить еще как-то способны. Но сбившись в кучу, уже — нет. Я надеюсь, это изменится с течением времени… большого количества времени… Когда-нибудь люди перестанут вестись на примитивные манипуляции. Но когда это случится, я не знаю. Я знаю лишь, что ни диплом о высшем образовании, ни опыт раскулаченных, изувеченных историей расстрелянных предков не помогают обрести простой навык анализа информации, сравнивая её из разных, не связанных между собой источников. Но, значит, это — следующий шаг в развитии нашей цивилизации.

А рассказать я хотел о событиях конца 80-х, когда я был еще студентом и только вступал во взрослый мир, где делать выводы предстояло мне самому. Я тогда, как и многие люди в настоящий момент, был не готов к столь сложной интеллектуальной работе.

Я учился в одном из самых престижных ВУЗов — в Московском Физико-Техническом Институте, где преподавание физики и математики было на голову выше, чем в МГУ. Но решение практических задач в реальной жизни это не облегчало. быть может, даже усложняло. Ведь студенты получали информацию из рекомендованных и одобренных источников — книжек, учебников. А в жизни ничего такого нет.

Итак.

Весной 1987 года мой однокурсник Дима Федченко предложил смотаться на выходных в Ригу. Я никогда не был в Риге. Дима тоже. Ему было интересно. А мне — немного боязно. И я в этом Диме признался:

— Дима, а не страшно сейчас в Ригу ехать? Я слышал, там в последние годы нацисты возродились, маршируют со своей свастикой прямо по улицам. И тех, кто говорит по-русски бьют средь бела дня.

— Ты чего — телевизор смотришь? Какие нацисты…

— Телевизор мне смотреть некогда. Но люди вокруг только об этом и говорят.

Мне действительно было не до телевизора. Я практически не бывал дома — жил на юге Москвы, а Физтех располагался в городе Долгопрудный — в северном Подмосковье. Дорога занимала 2 часа — я возвращался домой лишь поспать немного. Иногда зависал в общаге, но там тоже было не до телевизора.

Но иногда — буквально краем глаза — в кафе или проходя мимо вахты, на которой проверяли студенческие билеты, я ловил несколько секунд очередного репортажа, как в городах Прибалтики по улицам шествуют толпы разъяренных молодчиков с фашистскими знаменами. Иногда это были репортажи о том, как прибалтийские неонацисты вступали в схватку с местной милицией и выходили победителями.

В электричках (а я постоянно ездил на них в Долгопрудный) люди рассказывали друг другу, что в Прибалтике за русский язык могут избить и даже убить. И о том, что Прибалтика по факту уже отделилась от СССР. Это были пророческие сплетни, потому что это действительно случится — через 4 года. Но пока еще на лекциях по Истории КПСС нам рассказывали противоположное — как крепка и нерушима наша великая Родина СССР, о том, что союз 15 свободных республик никогда не распадется, какими бы ужасными ни казались временные трудности… впрочем, о трудностях нам не рассказывали ничего — все в стране было хорошо.

— Ну, так, давай съездим и посмотрим, как там оно на самом деле.

Дима уговорил меня. Да мне и самому было интересно. Вдруг и правда отделится эта Прибалтика. И возможно сейчас еще есть шанс её посмотреть, а потом уже такого шанса не будет.

Ехать предстояло ночь. Плацкартных билетов не было. Взяли купе. Пассажирский поезд отправлялся с Рижского вокзала. Я и Дима прибыли на вокзал заблаговременно, разместились в купе — в нем были только мы — поезд оказался полупустой, включая и плацкартные вагоны, билеты в которые не продавались. Но не успел поезд тронуться, как в наше купе ввалился металюга — парень примерно нашего возраста, с длинными черными волосами до лопаток, и спросил:

— Парни, у вас мафон есть?

“Мафон” — это на молодежном сленге тех лет — “Магнитофон”.

Мафона у нас не было. Парень объяснил, что они (их в соседнем купе оказывается несколько) в Москве с девушкой познакомились, едут с ней в Ригу теперь — показать свой город. Но без музыки скучно. И — вышел.

Я и Дима переглянулись.

Нормальное такое начало. Поезд еще не тронулся, а мы уже увидели рижского металлиста. И тут самое время вспомнить, что в СССР тогда метал — Metal-Rock — был под идеологическим запретом. Его, конечно, слушали — нелегальною. Но всякий раз упоминали, что — вот, в Прибалтике металл уже можно слушать, а у нас пока еще — нет. Да и вообще — это музыка растленного Запада, и еще её слушают неонацисты в ФРГ.

Что же будет, когда мы приедем?

Прогулявшись в конец вагона — в туалет — мы вновь встретили рижского металлиста — он курил около тамбура. Немного пообщавшись с ним мы пришли к мнению, что он, хоть и грозен на вид в своей шипастой кожанке, но совершенно безобидный малый, не агрессивный и даже дружелюбный.

Когда поутру поезд причалил к перрону вокзала в Риге, металлиста с его компанией и след простыл. Мы выползли из вагона наверное самыми последними, с заспанными лицами — в кои-то веки мы выспались от этой физтеховской учебы.

На платформе стояла одинокая женщина. Увидев нас, подошла и на чистом русском языке спросила, не желаем ли мы у неё остановиться.

Это было очень вовремя, потому что вопрос с жильем у нас был самый непродуманный. Мы предполагали, что просто пойдем искать гостиницы по городу, или объявления никакие-нибудь — Booking-а тогда не было. Зато бытовало общесоюзное мнение о том, что в гостиницах свободных мест нет, даже если они есть. В крайнем случае — только очень дорогие. Мы же помнили, как пришлось покупать билеты в купе, при том, что плацкартных билетов не было, и поезд доехал до Риги полупустым. А денег у нас — у студентов — на дорогие апартаменты не водилось.

Но все разрешилось в один момент.

Квартирка, в которую нас поселила эта женщина, была на окраине Риги, но от вокзала путь на автобусе занял примерно полчаса — Рига была не столь велика, как Москва. Район был прекрасный — чистый, заросший невысокими соснами. Аккуратные домики в несколько этажей. Песчаные почвы — никакой глины, убраные чистые тротуары. С первых минут пребывания в Риге в нас проникало чувство восторга. Мы еще немного озирались на стены домов, опасаясь увидеть что-то типа свастики или хоть какое-то проявления неформальной культуры типа, которую сейчас называют “Граффити”. Но ничего подобного не увидели ни в день приезда и ни в последующие дни, а мы провели в Риге 3 дня и исходили её вдоль и поперек.

И только в день отъезда на гранитной набережной Даугавы — со стороны воды — (это полноводная река, на которой стоит Рига) мы увидели хулиганскую надпись, сделанную из баллончика-распылителя:

“ЛЮБЕРА 1985”

В остальном Рига была стерильным городом, незапятнанным более ни одной хулиганской надписью.

Я даже признался тогда, что наш институт, и город Долгопрудный в особенности, был расписан нецензурными словами, как уголовник, просидевший в камере всю жизнь. А про родную школу я вообще смолчал.

За три дня мы посетили органный концерт в Домском соборе, выставку космической живописи удивительной Латышской художницы, имя которой я сейчас уже, к сожалению, не могу вспомнить, но та атмосфера, которая царила на выставке, создаваемая в дополнение ко всему музыкой Жана-Мишеля Жарра (музыка звучала фоном, но это сочетание было поистине магическим), — эти чувства и переживания по сей день со мной — их мне не забыть. Обошли несколько музеев, насладились городской архитектурой и чистотой — ни соринки, ни бумажки, ни разбитой бутылки, ни окурка — ничего этого в страшном городе нацистов не было, как и самих нацистов.

Всюду мы говорили по-русски — спрашивали случайных прохожих, а они вполне нормально нам отвечали. Не могу сказать, что от русского языка они были в восторге и кидались нас обнимать — этого не было. Но и неприязни к нам не проявлял никто. С нами общались культурно, вежливо. Не было ни одного случая, чтобы нас не поняли или сделали вид, что — не поняли.

В одном из кафе, где мы перекусывали, я повесил фотоаппарат на спинку стула. И забыл там. Вспомнил, когда захотел что-то сфотографировать — фотоаппарата нет. Я долго вспоминал, где я мог его оставить. Это был Зенит-Е — достаточно дорогая и современная в тот момент камера. Мысленно я с Зенитом уже попрощался, ведь прошел час, как мы покинули кафе. Но мы решили вернуться.

Фотоаппарат висел на спинке стула. Его никто не тронул. За полтора часа!

Это было удивительное чувство. Мне казалось, что я не в другой союзной республике нахожусь, и даже не в другой стране глобуса, а на другой планете, где разумные существа исповедуют иные принципы сосуществования.

Мы посетили Юрмалу — это пригород Риги, туда ходит электричка… нет — дизелюха.

Дизельный поезд пригородного сообщения был знаком мне по паре поездок где-то в средней полосе РСФСР. И данное транспортное средство успело произвести неизгладимое впечатление и срастись с ужасными ассоциациями. Эдакое техногенное чудовище, дым от которого застилает половину небосвода. Чудовище натужно гудит так, что его слышно на соседней станции — километров за 5 или даже за 10. Оно обтекает мазутом, и проехать на нем не пропитавшись этим мазутом, а за одно и дымом, невозможно. Да и вообще — я же хорошо себе представлял просто электричку в Долгопу — самый грязный вид транспорта, где люди ходят в туалет между вагонами или прямо в тамбуре — там же курят, а сорят прямо в вагоне…

И вот мы с Димой стоим на низенькой — буквально символически обозначенной — железнодорожной платформе, кстати, недалеко от той квартирки, в которой мы остановились у прекрасной рижской женщины. Меня не покидает чувство, что мы находимся не в реальности, а в детской железной дороге германского производства — PIKO — 16 мм колея. Всё такое игрушечное, все чистое, ничем не воняет — можешь тронуть рукой любое место — платформу, рельс, шпалу — рука останется чистой.

Подъезжает дизелюха.

Она тоже как игрушечная. Из короткой трубы выходит белый дымок. Платформа низкая — в электричку предстоит подниматься по крутым ступенькам. Но местные жители так проворно это делают, будто физкультура у них до сих пор как в школе — обязательный предмет. Мы тоже влезли.

Внутри чистота. Ничего не расписано, сиденья не порезаны. Здесь что — нет хулиганов?! Как вам это удалось? Почему не воняет мочой?!

Час мы постигали новую ступень недоумения и удивления, наслаждались красивейшими пейзажами из окна дизелюхи. Более всего удивляло отсутствие заборов. Вот, стоит дом, вокруг него некоторая территория, которая к этому домику относится. На ней грядки или деревья какие-то — садик, подобие маленького парка. Но забора нет. Максимум, что могло бы найтись, это тонкая рейка, возвышающаяся над почвой на несколько сантиметров, указывающая, что здесь данный участок заканчивается.

Черных гнилых покосившихся заборов Руси в Прибалтике не было.

Рижский залив был еще подо льдом. Мы надеялись увидеть море, но вместо него до самого горизонта тянулась ледяная гладь. В некоторых местах льдины трескались и налезали друг на друга. По виду этих ледяных пластов было понятно — ходить можно — не провалимся. И мы шли вдоль всего побережья Юрмалы в сторону заката. Был ясный вечер, и красное Солнце стремилась погрузиться в ледовое царство где-то в далекой Швеции. Было тепло — этот контраст сводил с ума: снег везде сошел, теплый ветер обдувал лицо, и казалось, что ты уже немного подгорел на Солнце и на ветру, но 20-сантиметровый лед под ногами переворачивал реальность в ощущение невероятного сна.

Прощаясь с Юрмалой мы буквально ждали свидания с рижской дизелюхой — так она была прекрасна. Мы — московские студенты — наверное, согласились бы в ней жить, чем жить в физтеховской общаге.

В третий день около вокзала мы опять встретили того самого металлиста.

— О! Парни, привет! Как Вам Рига? Все деньги промотали уже?! Нам девушку отправить в Москву надо, а денег нет. Поможете?

— Не поможем, увы. Нету.

— Ну, ладно. На товарняк посадим. Машинисты иногда берут пассажиров.

Действительно. Тогда машинисты иногда брали пассажиров, а уж девушек брали всегда. Причем, не за какие-то там услуги, а просто потому, что все люди еще были немного братьями и сестрами, пока политики не убедили людей в обратном.

Нам не удалось купить билеты в Москву — уже не было и купе.

Но Дима имел некий финансовый резерв (моя стипендия уже давно кончилась), и мы купили билеты на самолет — Як-42 (благо, предъявив студенческие билеты бы получили скидку в полцены). Наверное это был один из последних рейсов, в которых эксплуатировалась данная модель. И больше я на Яках не летал. Да и раньше не приходилось.

По пути в аэропорт мы обсуждали странное стечение обстоятельств: Как можно было дважды встретить одного и того же металлиста — с кем ехали вместе с Ригу?! И больше не встретить в Риге ни одного металлиста, будто металлистов в Риге всего один штук?!

Как-то в самом раннем детстве, и потом еще пару раз, мне доводилось летать на самолетах. Дима не летал никогда. И он признался мне, что очень боится.

— Да, ерунда, Дима. Если ты в Ригу не побоялся ехать — ко всем этим фашистам и нацистам, то самолет — это вообще фигня.

Мне показалось, что мой друг успокоился.

Но когда самолет начал разбег, я увидел, как напряглись руки Димы, а пальцы вцепились в подлокотники. Шасси оторвались от полосы, самолет начал набирать высоту, но тут же ринулся вниз, и так несколько раз. Мне — любителю воздушных ям — стало как-то не по-себе, а уж за Диму я вообще не на шутку испугался. Но посмотрев на него я понял, что в воздухе он уже ничего не боится — на лице сияет улыбка. Как выяснилось потом, его раздражала неприятная вибрация, пока самолет разбегался по не самой гладкой полосе рижского аэропорта.

Совершив нормальную штатную посадку в Шереметьево мы вновь оказались в иной реальности. Нас атаковали таксисты с явно криминальным видом. Мы и так-то на такси не разъезжали — студенты порой не платили за ту самую провонявшую электричку до Долгопы. Но ехать в Москву из аэропорта за зарплату моего отца было совершенно немыслимо. Но как-то выбираться из Шереметьево было надо. Мы нарезали круги в районе аэропорта, пока какая-то местная старушка не указала нам, где ходит автобус.

Автобус по совершенно разбитой и грязной дороге за полтора часа довез нас до ст.м. Планерная. Там мы разъехались по домам. Каждый из нас пребывал в смешанных чувствах.

Поездка была удивительной. Многое в сознании перевернулось с ног на голову.

Мы теперь точно знали — никаких фашистов, нацистов, металлистов и сатанистов, коими пугал русских людей телевизор, в Риге, и скорее всего во всей Прибалтике, не существует.

Но мы не могли понять, кто и зачем это делает? Зачем нагнетается эта вражда между людьми, которым гораздо выгоднее дружить, чем враждовать.

За время пребывания в столице Латвии мы встретили только доброжелательное отношение. Нас уважали. Нас понимали. С нами говорили на нашем языке, причем гораздо более культурно и литературно, чем мы могли бы рассчитывать, и даже на территории РСФСР чаще всего мы встречали гораздо менее доброжелательное общение.

Для меня эта поездка стала очень сильным откровением — не столько сама по себе, сколько в контексте ожидаемого, навязанного, доносящегося из всех утюгов откровенного вранья.

Я долго не мог понять, почему такое происходит, кому это надо, и как такое может быть полезно, выгодно?

Я знал, что в СССР не все является правдой, что пишут в газетах и показывают по телевизору. Но мое сознание допускало, что это может быть полуправдой, частичной правдой, особой точкой зрения.

Но допустить, что есть структуры, которые получают деньги, и работают целенаправленно на создание устойчивого образа врага, вражеского народа, я тогда не мог. Это было за пределами моих представлений о Родине, которую я хоть и критиковал порой за ряд очевидных отставаний в науке, экономике, современной музыке и за проявления цензуры, но я всей душой надеялся, что это временно — что моя страна сможет со всем этим справится и станет такой, какой мы себе её представляем или хотим видеть. И все же я не сразу смог поверить, что вот такие нечеловеческие технологии стравливания людей между собой здесь могут активно применяться.

За прошедшие с тех пор 35 лет я со многим свыкся. Мне пришлось признать, что многие цели (или даже — большинство целей), которые предъявлялись, как смысл и суть нашего политического строя (хоть строй и менялся) на самом деле были не более чем лозунгами. В реальности на их достижение не выделялось и рубля. Зато щедро финансировались иные государственные программы, суть которых даже не доводилась до населения.

Но мне казалось, что если я это замечаю, это должны понимать и другие люди.

Самое мое большое разочарование в людях связано именно с тем, что 86% людей просто не видят или не хотят видеть очевидное — что их обманывают, что для этого обмана даже не слишком стараются, и все в этом обмане шито белыми нитками. Но даже при всем при этом, эти нитки остаются за пределами внимания и способности критически оценивать массированно нагнетаемую информацию.

Казалось бы, если тебя так настойчиво хотят в чем-то убедить, что днем и ночью все новостные каналы говорят только об этом, наверное тут как-то не все однозначно.

Но почему-то даже такой простой вопрос не находит никакого отклика в обществе — среди 86 его процентов.

А может быть мы просто не умеем жить без врага — безо всех этих фашистов, нацистов. И если вдруг окажется, что их просто не существует, то нам придется признать, что вместе с потерей этих раздражителей мы теряем и всякий смысл собственного существования.

Ведь, если их там нет, зачем тогда здесь есть мы?